Надежда Тальконы [СИ] - Евгения Витальевна Корешкова

— Сыночек? Кто тебя так? За что тебя избили?

— Да не били меня! Но уж лучше бы приказал и в самом деле избить до полусмерти, чем так… И то было бы легче!

— Как это избить! — всерьез испугалась мать. — И что случилось, в конце концов?!

— Выгнали меня, мама! — Почти всхлипнул Кадав. — Совсем выгнали.

— О, Небо, сынок! Что же теперь будет?

— Не знаю еще.

— Врача вызвать? — Спохватилась мать.

— С ума сошла! Какой врач? — сорвался на крик Кадав и чуть позднее буркнул, — извини. Ничего такого. Само пройдет.

— Сходи в храм, помолись Защитнице. Она поможет. Я сегодня на ночной службе за всех нас светильнички зажигала. И орешки здесь сожгла, не повезла в Талькдару, как ты хотел. И не помогло! О, Небо!

— Не пойду я никуда. — Чуть слышно выдавил Кадав.

— Как это не пойду! — тут же возмутилась мать. — Ты когда последний раз в храме был, лодырь такой? Недаром же Защитница от тебя отвернулась!

— Да вчера я был там, вчера!

— Светильничек зажег?

— Нет. Некогда было.

— Как это некогда! Сегодня же сходи!

Кадав промолчал, сосредоточенно разглядывая свое левое запястье с широкой и ровной светлой полосой на месте браслета. Рукав на предплечье и выше был в едва заметных темных пятнах, уже почти успевших просохнуть. И левая пола оказалась испачкана. Кадав про себя ругнулся и, встав, быстро снял куртку. На белой ткани рубашки пятна крови были особенно яркими.

— Мам, постирай мне форму, пожалуйста.

Бедная женщина глянула, охнула и запричитала:

— Кадав! Сыночек! Тебя ранили?

— Да прекрати ты! Все в порядке! — и рванул рубаху с плеч — ну, смотри, смотри! Видишь, ничего нет, ни одной царапины! Не моя это кровь, не моя, поняла! Это когда я нес ее к машине.

— Кого?

— Рэллу Надежду. Ночью сегодня.

— О Небо! Да разве ж это можно стирать! Кровь Посланницы с Ночи Жертвоприношения! Ты что, совсем ничего не понимаешь?! Не притворяйся, что не знаешь. Ткань дорожки, по которой шла Посланница, разрежут на куски и разошлют, как дорогие реликвии по крупным храмам Тальконы. Нам на Стекольный, естественно, ничего не достанется. Кровь Рэллы Тальконы, пролитая на дне Жертвоприношения, священна. А ты говоришь — стирать! Бери свою рубашку и сегодня же неси в наш храм!

— Надо тебе и неси! Не пойду я туда.

— Это еще почему?

— Да потому самому! Нельзя мне туда теперь. Совсем.

— О, Небо! — неправдоподобная ужасная догадка пронзила сердце женщины. — Да в своем ли ты был уме? Она же твоя Праки?!

— Отстань, мам! Без тебя тошно! Знаю я все и без тебя! Так было нужно, тем более я не хотел. Мне приказали.

— Кто? — Ужаснулась женщина. — Приказать такое! Тебе, ее телохранителю!

— Неважно. Но хоть теперь ты понимаешь, что за это получить по зубам — вовсе не наказание? И, вообще, оставь меня, пожалуйста, и сестру сюда не пускай!

— Так можно мне взять твою рубашку? Я попытаюсь отмолить тебя, сынок.

— Бесполезно.

17

Пошли третьи сутки, как закончился День Жертвоприношения. Надежда лежала, отрешенно глядя в пустоту, игнорируя и Праки Милреду и Альгиду. Она еще позволяла проводить необходимые медицинские манипуляции, но даже пить отказывалась. Не слушала никаких уговоров и увещеваний.

И Праки Аллант неизвестно куда исчез из дворца. По сведениям, которыми располагал Праки Найс, его Мудрость Аллант, сопровождаемый только двумя телохранителями, схватил люфтер, улетел на военную базу, срочно поднял один из новых истребителей и, никому ничего не объясняя, сам управляя боевой машиной, отбыл в неизвестном направлении.

К вечеру третьего дня у Надежды резко подскочила температура, и Праки Милреда всерьез начала опасаться за жизнь своей упрямой пациентки, которой после всего произошедшего просто не захотелось больше жить.

Праки Милреда решительно поднялась и отправилась в детскую, где бесцеремонно разбудила Мелиту и старательно втолковывала ей, как именно нужно себя вести, просчитывая каждый ее шаг.

Потом Праки Милреда зажгла храмовый светильничек и долго молилась, жалуясь Защитнице, прося прощения и благословения.

Праки Милреда старательно пересмотрела содержимое своей медицинской укладки и осталась недовольной. В конце концов она просто послала Мелиту на кухню за приправами. Кормилица притащила весь лоток, разделенный на ячейки, в каждой из которых находилась тщательно подписанная баночка с притертой стеклянной пробкой. Праки Милреда некоторое время перебирала их, наконец, выбрала одну, зачерпнула щепотку, развела в столовой ложке. И заставила Мелиту разбудить мирно спящего Геранда. Малыш закуксился, спросонья. Тогда Праки Милреда еще раз попросив прощения у Защитницы, сунула ложку с приправой в рот ребенку, да еще, обтирая ему губки, провела пальцем снизу вверх по слизистой маленького носика.

Прошло несколько секунд, и раздался обиженный вопль. Жестокосердная Милреда велела подождать несколько минут пока несчастный малыш не раскричался от жжения во рту и носу до посинения и разрешила плачущей от жалости Мелите бежать с ним в спальню к его матери.

— О Рэлла Надежда! — причитала Мелита, ползая на коленях у кровати, — я не знаю что с ним. Праки Геранд, он вдруг заплакал, и я не могу его успокоить. Никак не могу. Может, у него зубки режутся, я не знаю. Наверное, он заболел. Простите меня глупую, что я Вас побеспокоила ночью. Посмотрите, как ему плохо. Помогите, пожалуйста, помогите ему!

Она рыдала очень натурально, памятуя наказ Праки Мелиты, что Надежда почувствует любую, даже мельчайшую фальшь в голосе или в мыслях. И что этот жестокий способ единственный, которым можно спасти саму Посланницу, отвлекая от собственных страданий, не столько физических, сколько моральных. Единственный способ, способный вывести ее из ступора. Материнский инстинкт должен был сработать. И уж если даже это не поможет…

Некоторое время Надежда так же безразлично лежала, глядя в потолок, потом отчаянный рев сына и причитания кормилицы сделали-таки свое дело. Она подтянулась на руках, кривясь от боли, села на кровати, и, взяв на руки ребенка, принялась его успокаивать.

И Праки Милреда благодарно молилась Защитнице.

— Получилось!

Надежда понемногу начала подниматься и угрюмой, практически постоянно молчащей тенью, бродила по своим апартаментам, избегая даже Альгиды.

Аллант все еще отсутствовал, и Найс, выбивая свою Праки из угнетенного состояния, вот уже третий день периодически обращался к ней за решением, по его мнению, очень срочных и неотложных проблем. Надежда, как обиженный ребенок надувала губы, смотрела обреченно и жалобно. Но ей приходилось, пересиливая себя, решать поставленные задачи. Она разговаривала с Найсом бесцветным, полностью лишенным эмоций голосом, отворачиваясь и не поднимая глаз. Она стыдилась сама себя и думала, что теперь все, включая и Найса, смеются над ней